Дело было в Доме творчества в Дубултах, где на свою очередную встречу собралось Всесоюзное творческое объединение (ВТО) молодых писателей-фантастов: около восьмидесяти человек со всей страны. В одной из комнат третьего этажа за традиционно накрытым столом (водка, сало, хлеб и сигареты) сидели шестеро: ваш покорный слуга (ибо это была моя комната), глава ВТО Пищенко и четыре никому не известных начинающих писателя — Бушков, Звягинцев, Головачев и Лукьяненко…
.
Сейчас эти имена знают все любители фантастики и детектива, тиражи их книг исчисляются десятками миллионов, фильмы по Бушкову и Лукьяненко смотрела вся страна, но тогда, в самом начале девяностых, никто из присутствующих даже не мечтал о такой судьбе. Впрочем, это не мешало нам наслаждаться жизнью и первыми изданиями наших книг.
.
Однако в тот вечер никто не веселился, поскольку этажом выше в такой же комнате лежал полупарализованный и с трудом произносящий слова Снегов, приехавший сюда в качестве одного из руководителей семинара, но инсульт (или что-то вроде того) настиг его неожиданно и мгновенно, прямо во время занятия.
.
— Ну, давайте за мэтра, чтобы он таки выздоровел! — скомандовал кто-то, и тут Пищенко, до того больше молчавший, задумчиво сказал:
.
— Нет, Снегов не мэтр, Снегов — километр!
.
И никто не возразил…
.
Потом я не раз возвращался к этим словам, потому что они были и загадкой, и правдой, многое объясняющей в судьбе этого уникального человека — калининградского писателя Сергея Снегова.
.
Среди руководителей наших семинаров были куда более писучие авторы, создавшие уже целые собрания сочинений и издаваемые минимум один-два раза в год, а Снегов при жизни оставался для всех автором одной книги, принесший ему известность, — «Люди как боги». Но это была уникальная книга… Дело в том, что в советской фантастике существовал госзаказ на изображение светлого коммунистческого будущего — и все классики жанра, от Ефремова до братьев Стругацких, свои попытки сделали. Не удалось никому! А Снегов — сумел. Только у него мир социального равенства (если кому-то нравится, он может назвать его коммунизмом - дело не в дефинициях) не вызывает внутреннего противодействия и недоверия. И это не потому, что он умел так писать, а потому, что был таким человеком — способным радоваться жизни, даже тогда, когда другие плакали.
.
Трагически озлобленный Шаламов, считающий себя философом Солженицын и Снегов с его «Лагерными рассказами» — вот, собственно, и все, что оставила в памяти поколений о тридцати самых страшных русских годах российская литература. Да еще «Книга бытия», предшествующая по времени «Лагерным рассказам» и очень многое обясняющая — в том, что случилось персонально со Снеговым и всей страной чуть позже. Голод, эпидемии, бандиты, коллективизация, привычные и ежедневные смерти — и огромное звездное небо над головой: над вымершими деревнями, над зонами и лагерями, над городами, где жизнь преходяща, а любовь вечна. Снегов умел видеть звезды даже за Полярным кругом, потому и выдержал 18 лет лагерей. Его равно уважали и ВОХРа, и коллеги-политические, и воры в законе, и высокие чины НКВД. Шпаненок с Молдованки, философ и физик, как-то выигравший поэтическую дуэль у сына Ахматовой и Гумилева, человек не только верящий в счастье и добро, но и умеющий в этом убедить, Снегов был гораздо большим, чем казался, — это интуитивно чувствовали многие, отсюда и пищенковский километр.
.
Маленькая деталь: пока мы в Дубултах пили за снеговское здоровье, у его кровати толпились наши девочки. Хотя говорил папа с трудом, но, видимо, интересно…
.
Честно говоря, я уже и не думал, что у нас еще умеют так издавать книги! И уж тем более — что еще есть издатели, способные рискнуть прибылью ради искусства… Но вот она, «Книга бытия», изданная с любовью и блеском, а ЗАО «Тридевятый регион» уже оплачивает ее дополнительный тираж. Потому что добро вечно, а история страны — это вовсе не история зла, а скорее уж история тех людей, которые ему противостоят.
.
Евгений ЛЕНСКИЙ
.
http://elimeri.livejournal.com/1232.html